[band-of-brothers]

Последних два фика, объединенных рейтингом Как обычно - никаких ветеранов, только образы в представлении любимых актеров.. И необычный пейринг!

Название: Остановивший время
Пейринг: Мак/Маларки
Размер: мини
Рейтинг: R
Жанр: romance, ПВП
Саммари: Вся война - ошибка. Кто заметит еще одну?
Предупреждения: Как обычно, в ролях Граймс и Спейт, никаких... ну ладно, хорошо, обоснуй принадлежит реальному Маларки, на остальное даже не зарываюсь.

Маларки никогда не смотрел на то, как люди спят. Не считал нужным. В этом не было ничего необычного, ничего привлекательного и интересующего для другого нормального человека. Что поделать, все спят. По большей части всю жизнь ему было попросту не на кого смотреть. Не на кого и некогда. Жизнь на побережье всегда была слишком увлекательной, порой тяжелой и выматывающей, но так, в этом бесконечном труде и сборищах с друзьями жизнь не пролетала, а именно шла своим чередом. Он помнил едва ли не каждый день, в основном, потому что имел единственный талант – видеть в окружающем мире не только фон для жизни. Дома остался его собственный мир, его владения, едва не пострадавшие от знаменитого пожара. Именно там, на Нэхалем, он проживал каждый день секундами, неважно, был это солнечный или пасмурный день.
И до некоторых пор он испытывал не только неудобство от смены привычного образа жизни, которое тянуло его обратно несмотря ни на что, но и панику – здесь дни проходили слишком быстро. Летели в упражнениях, занятиях по тактике, в новых, ненужных дома навыках, в маневрах в тишине по пейзажам, где глазу было не за что зацепиться. Так было, пока роту наконец не специализировали до последнего солдата. Пока их рота не поделилась на команды, которые должны были стать друг другу единственной семьей на все время войны. До тех пор, пока он не встретил человека, разгадывать которого для него стало приоритетным интересом. До тех пор, пока он не нашел человека, остановившего ему время.
В бараках было жарко. Оттого Маларки не мог уснуть – ему было не привыкать к влажности, но эта ночь была самой сухой из всех, что ему пришлось переживать. Земля не остывала, растрескавшись вдоль всех настилов, ведущих из корпуса в корпус, и ее тепло переходило в бараки. Открытые двери не помогали, а к доскам невозможно было прикоснуться. Белье было мокрым и бесполезной грудой было свалено возле каждой кровати. Каждый старался уснуть как мог: сперва парни пытались напиваться, что в жару было самоубийством, и после переполненного лазарета увольнительные в город были отменены. Да никто и не собирался после нескольких неприятных часов вместе с остальными в медпункте. Пытались спать на улице, но натыкавшиеся на них сержанты и лейтенанты, изнывающие от жары не меньше, и столь же разозленные, немедленно наказывали каждого вслед за случайным пинком ботинка. После множества попыток каждый начал приспосабливаться по-своему – кто-то выматывал себя до последнего и падал на простыни как есть, кто-то мастерил железные банки и наливал туда ледяной воды, которой хватало на пять часов сна, что у них были, а кто-то, как Маларки, просто ждал, пока организм отключится сам.
Маларки сосредоточился на поднимающейся и опускающейся грудной клетке Мака. Ему нужно было подумать о чем угодно, но не позволять организму признать удушающую жару. Только вчера из других рот увезли пятерых после случившейся с ними истерики – нервы не выдерживали. Пусть тренировки стали облегченными из-за погоды, жары это не уменьшало. Тепловые удары, солнечные удары, расстройства желудка – в столовой портилась еда. Это было настоящим адом, и среди лейтенантов пошел слух о том, что роту Изи отправят в следующий лагерь раньше положенного. Но это знание все же не облегчало момента настоящего – Маларки одной рукой коснулся запястья своей другой руки – кожа была прохладной, несмотря на сжимающиеся невидимые обручи вокруг головы. Ему нужно было, нужно было до последнего думать о чем-нибудь другом.
Как случилось, что за какой-то месяц он позволил другому человеку узнать о себе все? По большей части, Мак просто угадывал, от Маларки требовалось лишь подтверждение. Было даже ни к чему говорить «я тоже», не в этой жаре. Казалось, будто между ними было слишком много общего. Мак предугадывал его реакцию и вовремя уводил, стоило кому-нибудь опрометчиво бросить слово в сторону ирландцев, мгновенно улавливал тот момент, когда Маларки терял контроль. Такое случалось все чаще и чаще – сдерживаться в присутствии Собела становилось все труднее, и в последний раз Мак вылил на него воду из фляжки, чтобы привести в чувство. Слепое желание убить еврейского выродка росло в Маларки ровно с решениями Собела тренироваться еще сильнее. Этого гадкого утенка как будто не брала жара. Мак держал его на одном месте, зовя его по имени до тех пор, пока это не проходило. Кому-то было плохо физически. Маларки же было просто трудно совладать с собой.
Но он не мог даже подумать о том, что жара доведет его до такого. В тот день против Тоя выступили трое, на вытоптанной площадке позади столовой, ровно там, где всегда проводились бои между несогласными членами рот, тренировавшихся в лагере. Естественный способ выбросить всю злобу и все желание уйти домой на другого. Туда не совались лейтенанты, раз и навсегда договорившись о правилах и присутствии одного из медиков обязательно. В тот день медика позвать забыли. А Той выбивал из последнего шевелящегося южанина всю дурь, которая скопилась в тупой обритой наголо голове. Откуда-то прибыла целая компания подвыпивших ребят, увидевших, что бьют своего. На Тоя бросилось почти пятеро, и все это превратилось в массовую драку. Маларки не мог устоять – Той был ему близок как брат, в них текла одинаково горячая ирландская кровь, требующая ответа за нанесенные оскорбления. Те дрались безо всяких правил, и Маларки снова захлестнул гнев. Он сломал одному дохляку нос, прежде чем его вытащили рывком из толпы и толкнули за пристройку к столовой.
- Ты с ума сошел? – прошипел ему Мак, оглядываясь на становившуюся все более громкой драку. – В столовой под сорок, ты представляешь себе неделю таких нарядов?
Маларки его не услышал. Порывался уйти. И тогда Мак просто впечатал его в стену, впервые выйдя из себя, потеряв спокойствие, которым стоило бы гордиться. До боли сжал запястья, разметая в пыль догадку о том, что он слабее Маларки. Только тогда, задохнувшись от удара на какую-то секунду, Маларки остановил свой взгляд на нем. Взаимное раздражение, такой же сильный гнев в его глазах, обычно спокойных и всегда улыбающихся, бессилие и готовность применить те же методы в ответ, если потребуется. Он молчал, не доверяя своим словам – Маларки понимал, в таком состоянии можно много было чего рассказать.
Но никогда до сих пор взаимный гнев, боль в запястьях от неудачно сжатых костей, покалывание в легких от удара не вызывали в нем такого желания. Он словно бы стал видеть лучше, скользя взглядом по напряженной шее Мака, где проступили контуры мышц вместе с бьющейся артерией, перегоняющей кровь по сигналу от сжигающей все на своем пути эмоции. Светлые волосы, обычно убранные в челке назад, сейчас свободно падали на мокрый лоб, прилипая к нему несколькими волосками. Побледневшие щеки и горящие как никогда глаза, смотревшие прямо на него. Небольшая разница не мешала ему в тот момент быть сильнее, чем Маларки. Он давно забыл о драке, не слышал шума и криков прибежавших сержантов, пытавшихся разнять до того, как придут старшие по званию. Но адреналин, гуляющий в крови, требовал немедленного выхода. Сейчас он требовал чего-то невероятного, чего-то невозможного, и Маларки мог думать только о горячем теле в своих руках. Сопротивляющемся, сражающемся и наконец отвечающем той же взаимностью, с той же силой, какую Мак демонстрировал сейчас. Он даже не знал, чего именно хочет, но уже делал шаг вперед – он почти готов был вывернуть его руки и лишить всякого сопротивления, прижаться к его лбу и целовать до боли, не сдерживаясь, запрокидывать его голову, пропустив сквозь пальцы потемневшие от влаги волосы. На какой-то момент Мак смотрел на него с обычным ожиданием, разве что хмурясь, и оставалась секунда, прежде чем он поймет, зачем Маларки так крепко сжимал его руки.
Тогда Маларки спас Винтерс, одним тихим приказом остановивший все происходящее.
Разве только лишь гормоны были причиной того, что едва не случилось? Маларки вздохнул и перевел взгляд на лицо спящего – не спокойное, но готовое ко всему. Мимолетная улыбка тронула его губы, как будто во сне он видел что-то приятное. Склонил голову к плечу, прижимаясь щекой к подушке. Почему он, располагающий к себе парень, неожиданно обрел над Маларки такую власть? Предсказывал каждый поступок. Всегда заставлял его поступать правильно. Это раздражало… и восхищало одновременно. Маларки, задумавшись, посмотрел на цепочку жетонов, лежащую в проступившей ямочке на шее.
В конце концов, этой ночью ничего уже не пойдет правильно. Он не спал уже третий час, сходя с ума и держась из последних сил. Маку, казалось, жара вообще не доставляла хлопот больше обычного – он даже не снял футболки, ничуть не беспокоясь тем, что она все же намокла на груди. Тогда он хотел только доказать Маку, что он не в состоянии всегда контролировать действия Маларки. Сейчас он хотел этого не меньше, но не мог понять, почему он нашел именно такой выход.
Если он просто попробует, Мак, может, даже не проснется.
Осторожно перекатившись на край кровати и встав с нее так, чтобы она не издала ни звука, он в один шаг миновал расстояние между их кроватями и поставил колено рядом со спящим Маком. Осторожно развернувшись, он оглядел бараки – все было тихо, казалось, спали все, кто рискнул остаться в бараках. И все же не мог совладать с беспокойством, и сердце билось гораздо быстрее, чем положено. Чувствуя себя настоящим преступником, он лег на бок и осторожно положил руку над подушкой, на которой тихо спал Мак. Он даже не дернулся, как будто не почувствовал сквозь сон, как кровать прогнулась под дополнительным весом. С расцарапанной после бросков в лесу неделю назад щекой, побледневшими следами под скулой, он казался тем молодым парнем, беспечным и веселым, каким приехал сюда. С какого момента они начнут меняться? День за днем им говорят, открыто или нет, что они умрут. И они привыкают к этой мысли.
Так почему ему кажется, что сделав это сейчас, он никогда не сможет вернуться к обычной жизни? Он не смог распрощаться с семьей, с матерью и бабушкой, с сестрой, которую любил и которой втайне отдавал куски своего пирога с черникой, не мог забыть Асторию и школу, в которой учился столько лет. Он не готов был признавать себя мертвым, и может быть, это было лучшим способом наконец забыть о доме. Перечеркнуть путь назад.
Теперь он видел черты лица Мака намного четче. В полумраке барака, когда его зрение наконец привыкло, он потратил час, изучая друга, но как будто бы не смог запомнить ни единой черты его лица. Длинный и не совсем прямой нос, знакомый разрез глаз, неправильной формы губы – за столько времени он привык к этому образу. Но столько времени в Маке пряталось столько силы, и Маларки должен был узнать, как ее вызвать. Как снова испытать то странное чувство потребности, теряя всякие представления о правильном и неправильном.
У Маларки никогда не дрожали руки. Сколько он себя помнил, ни разу в жизни он не терял контроля над телом. Бывало, над разумом, и в этом был отчасти виноват отец, однажды пришедший к нему прямо на работу и оравший перед посетителями добрых десять минут, не стесняясь в выражениях. С этими вспышками он почти научился бороться и сам, признал, что иногда ему нужна помощь, которую неожиданно открыл Мак, но руки – никогда. И тем не менее, прикасаясь ладонью к щеке, показавшейся ему неожиданно огромной и неестественной рядом с мягкими чертами лица Мака, он не мог придумать единственного способа остановить это, кроме как провести всей ладонью по щеке. Пальцами задевая мокрые волосы и забирая их назад, он неожиданно не нашел в себе никакого стремления обладать, захватившего его тогда. Только благодарность неизвестному за то, что он вообще познакомился со Скипом. Правда или нет, но Маларки не мог вспомнить никого, с кем был ближе, чем с Маком. Не нужно было объяснять неловкие фразы, сорвавшиеся с языка, не ловить в словах смысл и не думать, какую силу они будут иметь. Можно было просто быть. И за это Маларки был благодарен и самому Маку.
Мак поддался его рукам. Поерзал, устраиваясь на подушке удобнее и подставляясь под руку. Выражение его лица изменилось, и теперь он был словно чем-то обеспокоен. Сколько пройдет времени, прежде чем он проснется? Сможет ли Маларки объяснить, если он сам делает это, чтобы найти ответ? Поглаживая его по волосам, он успокаивал Мака, не помня, прикасался ли так хоть к кому-нибудь. Наконец ладонь Маларки, стирая сонную влагу в уголках глаз Скипа, оказалась между его щекой и подушкой. Тепло его кожи и шероховатость царапин показались ему самым естественным ощущением. Не только этой ночью. Весь лагерь был неправильным. Вся война – ошибка. Кто заметит еще одну?
Вторая рука шла увереннее. Провела по влажной от пота шее, задевая цепочку. Маларки на какое-то мгновение остановил на ней взгляд – ни у кого больше она не казалась настолько красивой на светлой коже, типичной для жителя северных штатов. Мак пошевелился, и Маларки резко поднял руку. Осторожно он заключил его лицо в ладони, не понимая, почему, никогда не имея подобного опыта, кроме как с девушками, он делал это как-то совсем по-другому. Мак был тем другом, для кого не существовало личного пространства – ему ничего не стоило запрыгнуть на бегу на спину к Маларки и вызвать кого-нибудь из роты на гонки, заползти под локоть и посидеть так, бесстыдно читая его письма. Но это было иной близостью, доступной только Фей, которую он нарушал без разрешения, непредсказуемо и оттого так потрясающе любопытно. Последнее мгновение перед тем, как шагнуть в пропасть, и он жалеет только о том, что не видит ответного взгляда светло-карих глаз.
Даже прикосновение к губам не будит Мака. Он в таком глубоком сне, вызванном смертельной усталостью от жары и тренировок, что даже не чувствует поцелуя. Это даже не напоминает поцелуй – только контакт на несколько секунд, заставляющий кровь бежать еще быстрее. Какой шанс, что даже во сне Мак осознает, кто рядом с ним, и не просыпается, потому что настолько доверяет? В это хочется поверить. Хочется до боли, и он улыбается самому себе за глупые мысли. Повторяет прикосновение еще раз, на этот раз задерживаясь дольше, захватывая губами его губы и отпуская медленно, неуверенный, делал ли так когда-нибудь вообще. Мак вздрогнул, просыпаясь. Собирающийся отстраняться Маларки с удивлением уловил своими губами его сонную улыбку, не в силах поверить, что она адресована ему. И снова хотелось бы поверить, поэтому Маларки останавливается и пробует еще раз, целуя его губы. Неожиданный ответ застает его врасплох, чужой язык скользит по его губам, заставляя задохнуться…
- Дон? – Мак разглядывает его с удивлением, даже не пытаясь отстраниться, настолько он занят попытками осознать происходящее. Наконец он перевел взгляд на губы Маларки, затем прикусил нижнюю губу. Он не спрашивал, и за это Маларки готов был убить его в ту же секунду. Сейчас можно было бы спросить, зашутить, забыть, и, может быть, забыть совершенно, до последнего.
- Скип, я, - он все же пытается, хотя и не знает, что ему сказать. Страх не знать ответ захватил его с головой, и вместе с тем это совершенно новое чувство, которое Мак заставил его испытать. Страх. Неожиданность. Любопытство. Надежда. Все в одном, за одну секунду, которую он тратит, пытаясь найти в нем, в Маларки, ответ на вопрос. Но его нет. Достаточно ли они знают друг друга, чтобы узнать и это? Наконец Мак улыбнулся одними кончиками губ и устроил руки за его шеей, притягивая обратно. Не веря, Маларки прижался губами к его нижней губе, не зная, почему вообще ему позволено это. Попросил разрешения, прикоснувшись языком на какое-то мгновение и оказался в ловушке, приоткрыв собственный рот. Мак целовал его, заставляя забывать обо всем, не прося искать ответ, как будто единственное, для чего это делалось – для них обоих. Он заставил Маларки лечь на спину, не разрывая поцелуя, но Дон даже не заметил этого. Он не понимал, откуда Мак мог знать, как целовать правильнее всего. Именно для него, столкнувшись языками на короткий миг, дразня, заставляя бороться и смеясь над ним, он не оставлял Маларки ни на секунду. Одной рукой он опирался о кровать рядом с головой Маларки, другой повторял то, что делал недавно сам Дон. Гладил по щеке, гораздо спокойнее, чем сам Маларки. Задыхаясь больше от неожиданности, нежели от возбуждения, Маларки склонил голову и поцеловал его в центр ладони, не представляя, что это могло значить для него самого. Мак хотел отнять руку, но Маларки не позволил, поднимаясь губами к запястью, кончиком языка пересчитывая выступающие венки. Мак согнул кисть, дразня прикосновениями кончиков пальцев, проводя по рыжим волосам.
- Почему? – спросил он, когда было поздно решать. Скип только улыбнулся, демонстрируя ямочки на щеках, чем отсрочил следующий вопрос. Он смеялся беззвучно, уворачиваясь от губ Маларки, желающего немедленно поцеловать их. Руки Маларки смяли ткань его футболки, обнажая горячую кожу, и никто из них даже не заметил этого. Неважно, что делают руки, чего требуют тела. Важно только то, что они могут сказать друг другу поцелуями, взглядами и без слов.
- Я не знаю, - прошептал ему на ухо Мак, когда Маларки провел ладонями по его спине под футболкой, до плеч и снова вниз, забывая о жаре. – Это важно? – и он успел поцеловать скулу Маларки, прежде чем тот успел увернуться.
- Нет, - Маларки замер, осознавая, что его лучший друг сейчас в его объятиях, улыбающийся как никогда раньше, льнувший к его груди и к его губам, не возражающий против ласкающих прикосновений к своей спине. Понимание настигло его с опозданием, и он покраснел, не представляя, как это может выглядеть. Но Мак улыбнулся еще шире, подтягиваясь на руках – оставленные на спине руки Маларки соскользнули на поясницу. Кто может их судить, если между ними нет никаких сомнений? Только возможность быть рядом. Это роскошь, иметь право на ответ в любой момент. Это слишком дорогое удовольствие, знать, что ты не один. Эти мысли, несмотря на отвлекающие поцелуи Мака, всерьез задавшегося целью пометить всю шею темными следами, которые невозможно будет объяснить, все же не позволили ему до конца отдаться этой странной легкости. Мак лежал на нем, но Маларки не замечал веса – обнимал за плечи и изредка целовал висок под растрепанными светлыми волосами, пытаясь поймать их запах губами. Не нужно торопиться, чтобы успеть до сожаления, или доходить до конца, чтобы предъявить свои права.
Жетон Мака на его груди был удивительно холодным. Подняв второй, на длинной цепочке, он прижал его к саднящим губам. Маларки улыбнулся Скипу, повторившему его прием с другой стороны. Поцелуй через металл. Привкус, который трудно убрать, означавший для них всю войну. Они могут не торопить друг друга, но война поторопит за них. Сколько еще у них будет возможностей… просто возможностей? Никто не может этого знать.
- Отличный способ приготовить Мака в собственном соку, - фыркнул Скип, когда Маларки набросил на них одеяло. Невообразимо жарко, слишком мало пространства – если он сдвинет руку, то локтем угодит в тумбочку.
- Тогда в твоих же интересах сделать это быстро, - и Мак едва успел заглушить смех, спрятав лицо в изгибе его плеча.
- Это вообще-то оскорбление, - сквозь смех сказал он, не в силах говорить тихо. Одно нечаянное движение, и спокойствие было нарушено. Одно лишь знание того, что Скип возбужден не меньше его самого, мгновенно сбросило все представления о времени и желании. Ему казалось, что этого не будет. Но желание давно зрело в нем, дожидаясь момента. Улыбка Мака исчезла, оставив после себя только легкое волнение. Руки Скипа едва касались его груди, не зная, что делать. Он зачем-то поднялся на руках, отстраняясь, и Маларки едва успел остановить его, удерживая за поясницу. Мягко поменялся с ним местами, успокаивая поцелуями. Откликался рукам, зарывшимся в отросшие волосы, не переставая медленно спускаться от шеи к груди. Снять футболку оказалось минутным делом, напряжением мышц, самым красивым рисунком, вмиг проступившем на его груди и руках. Тихо прозвеневшие в тишине жетоны упали на подушку, перекрутив цепочку.
Может, это было и быстро. Но для Маларки каждый новый поцелуй был новым решением. Они могли бы стать и такими друзьями, иногда прикасавшимися друг к другу слишком открыто. Могли целоваться, улучая момент, прячась от сержантов. Делать это было совершенно необязательно, и вместе с тем не делать было невозможно. Мак дышал гораздо чаще, ничем больше не проявляя своего интереса, боясь отреагировать не так. И сам незаметно задержав вдох, он языком провел вокруг возбужденного соска, закрывая глаза, не представляя, что может последовать. Тихий стон, едва уловимый, и дрогнувшие бедра под его руками. Больше нет места странной нежности, которую Маларки никогда не замечал в себе. Едва теплый огонь, разгоравшийся все сильнее. Телу больше неважно, кто перед ним. Но Мак смотрел на него так, как будто он думал об этом едва ли не с первого дня. Расширившийся зрачок заставил его глаза потемнеть, он провел языком неосознанно по пересохшим губам, но не остановил. Едва ли должное внимание второму соску, и Маларки проходит его напряженный живот за каких-то несколько поцелуев, обещая вернуться позже. Это тоже можно было бы оставить. Привыкнуть и к этому. Но это ничего бы не значило. В действительности это лишь та связь, что они уже давно прошли, но никогда не позволяли себе ее выражать.
Он не умел этого. И тем более не представлял, что в действительности потребуется сделать. Но ему важно было вернуть себе контроль, научиться предсказывать Мака в ответ. Он мог бы обойтись и руками, и начал с этого, едва ли вслушиваясь в едва слышный шепот Мака, закрывшего локтем глаза. Кто придумал такие короткие шорты? Думал ли он, насколько они будут кстати в такие моменты?
Ладонь Маларки от колена поднялась по внутренней стороне бедра, не собираясь проникать под ткань. Без остановки, еще немного – и он сжимает руку, вызывая беззвучный ответ. Мак, покрасневший скулами и отказывающийся открывать глаза, выгибающий спину на каждом новом прикосновении, каждом новом поглаживании прямо сквозь ткань. Маларки услышал и свое имя, ловя его руку и целуя проступившие мурашки. Для него каждая реакция была открытием. Той территорией, на которой они никогда бы не смогли предсказать друг друга. Мог ли он представить, что один лишь контакт его руки с возбужденным членом, разделенных одной лишь тонкой тканью, вызовет такой ответ? Может ли он вызвать ответ еще более отчаянный? Ему нравится смотреть на то, как пересохшие губы шепчут его имя. Собственное возбуждение кажется неважным. Абсолютно неважным. Запоминать каждую деталь, каждое чувство, сжигающее его изнутри. Он хочет прикоснуться к его губам и снова поцеловать, выясняя, что может один лишь поцелуй. Но не так много времени, не так много сил держаться.
Мак двигается так, словно возражает, когда Маларки спускает пояс его шорт. Маларки только усмехается и обхватывает головку члена прямо через ткань губами, не представляя, что не только убивает всякое сопротивление, но и едва ли держится сам. Мокрая ткань неприятна на вкус, но гораздо приятнее дрожь, которая захватила тело Мака. У него есть достаточная власть, чтобы сделать все, что он когда-либо представлял, пусть неосознанно, пусть обрывая себя на полуслове. Пальцы задевают жесткие светлые волосы, и локоть на лице Мака сменяется ладонями. В следующий раз, понимает Маларки, он свяжет его, если потребуется, только чтобы видеть, как меняется его лицо.
Только сейчас он понял, насколько холодны его руки. Отступившая жара не напоминала о себе. Прохладное прикосновение к пылающей коже кажется невероятным, как собственно, и то, что он делал, но с каждым новым движением ладони вокруг ствола становилось неудобнее. Не найдя ничего подходящего, он лизнул собственную ладонь, понимая, что его собственные губы такие же сухие, как губы Мака.
Это вряд ли оскорбление. Он едва лишь обхватил губами головку во второй раз, приноровившись, как Мак попытался отстраниться. Маларки не позволил, языком проводя дальше, прижимая вены, сжимая губы. Если бы это было оскорблением. Обвивая одну сторону ствола языком, он не был готов к тому, что этого будет достаточно. Откашлявшись, он провел по губам ладонью, неуверенный в том, нужно ли было это. Но взгляд, которым одарил его Мак – неловким, полным стыда и восхищения одновременно, заставил его тут же улыбнуться. Мак дышал неровно, как будто сдерживать слова стоило ему всего дыхания. Он неуверенно притянул Маларки к себе, выше, целуя его губы и ища хотя бы намек на вкус.
- Маларки, - только и хватило его, когда он попытался пробраться ладонью под пояс его собственных, идентичных, шорт. Он удивленно поднял взгляд, когда Маларки молча перенаправил его ладонь, отчасти стыдясь, отчасти любопытствуя. Мокрых пятен на штанах он не помнил больше одного раза в детстве, но впервые он настолько забыл о себе, что попросту не заметил этого. Только когда Мак оказался на грани, когда он напрягся, заставляя себя оставаться на месте, не поддаваться затопившему его наслаждению, сжал в руках простынь с печатью в углу, Маларки хватило одного прикосновения к самому себе. – Откуда ты, - он даже произнести это не смог, облизывая губы и всерьез заставляя подумать Маларки о втором поцелуе, таком же долгом и таком же глубоком. Он обнял Скипа, прижимаясь к нему обнаженным животом под задравшейся футболкой, не обращая внимания на жар, исходивший от его тела.
- Давай только в следующий раз не под одеялом, - сонно пробормотал Мак, устраивая голову на его груди.
- Ты хочешь устроить шоу? – он провел по напряженным остаточно плечам, заставляя Мака расслабиться.
- Пускай фантазию развивают.

Название: День победы
Пейринг: Уэлш/Роу
Жанр: ПВП
Рейтинг: NC-17
Размер: мини (3800 сл.)
У меня плохо работает клава, а ворд не показывает опечатки.
Вычитывать способных после не нашлось

Когда Гарри в самом деле поставил колено на стол, нехорошо усмехаясь, в пабе уже было достаточно пьяных солдат – пьяных и от алкоголя, и от осознания того, что война закончилась. Но до сих пор ни один из них не вышел за пределы этого задымленного маленького помещения, погруженного в полумрак, никто из них не отказался от выпивки в честь того, что смерть неожиданно отошла от них. Каждый поздравлял друг друга, поднимал кружки с пивом или бутылками крепче, не останавливаясь, не замечая, что границы давно пройдены, что эйфория затмила любые сигналы о том, как много уже выпито. В пабе стало жарко – здесь собралась большая часть тех, кто остался от роты Изи, смешавшись в званиях и наградах, смеясь вместе с друзьями и вышестоящими командирами. Все это длилось и длилось, напитков становилось больше, а простой еды все меньше, становилось шумнее и жарче, с каждой секундой температура росла, и все давно стянули кители с молчаливого разрешения лейтенантов. Должно быть, был тот самый темный час ночи, когда город замер в попытках заснуть, по старой привычке чутко, который в пабе ощущался только ощущением замершего времени. Должно быть, это был последний раз, когда они оставались вместе в том отчаянном звании солдата, обычно не имеющем счастливого конца. Здесь еще не вспоминали девушек, будущую жизнь и планы, не обменивались адресами и телефонами, здесь бездумно, безбашенно и откровенно радовались тому, насколько они живы.
Майка липла к телу. Гарри пошатывался – в какой-то момент нехорошо ухмыляющийся Никсон предложил ему соревнование на то, кто больше сможет выпить, а потому Уэлшу пришлось держаться до последнего. Первые бокалы давались легко – они сидели друг против друга, сражаясь взглядами – особенно легко оттого, что Винтерс, казалось, с легким интересом наблюдал за ними обоими, не прикоснувшись к выпивке больше одной кружки пива, и притом совершенно не склоняясь к званию победителя заранее. Но с каждым новым горло горело сильнее, а желудок, казалось, и вовсе растворился в огне алкоголя, но взгляд, как думал Уэлш, ничуть не затуманился. И все же его рука начала дрожать, когда он потянулся за очередным бокалом. Он не помнил, сколько прикончил бутылок вместе с Никсоном, и подумывал о том, чтобы сдаться – в конце концов, его привлекала только возможность подразнить Никсона, решив предъявить права на Винтерса, но в действительности Уэлш не собирался вставать между ними. Он просто нашел в этом идеальный способ надраться до последнего, изящный, красивый и простой – в рекордно быстрые сроки, приказывая себе сохранять ясность ума и в то же время чувствуя легкость в теле. Он поднялся из-за стола, пошатнувшись оттого, что не ощущал собственного веса и абсолютно потерял центр тяжести, но только ухмыльнулся на обеспокоенный взгляд Винтерса. Сквозь завесу табачного дыма он добрался до барной стойки, расстегивая непослушными пальцами пуговицы на насквозь мокрой рубашке. Он оставил полы распахнутыми, когда потребовал у бармена воды, чтобы хоть как-то заглушить привкус любимого виски Никсона.
Скучно, думал он, разглядывая пьяных солдат, некоторых, судя по недоверчивому виду, напоили впервые. Скучно, повторял он, когда скользил взглядом по столикам, за которыми собирались хорошие друзья. Скучно, напомнил он себе, когда провел языком по пересохшим губам – он как никто другой чувствовал ту напряженную атмосферу, после которой обязательно должно было случиться что-то неправильное и такое нужное. Скучно, и с этим он усмехнулся – в каждом из сидящих за столиком он чувствовал ту степень напряжения, которую обычно умалчивают, в каждом находил то животное желание, которое повышало температуру. Он лениво раздумывал о том, как разогнать эту подчинную правилам скуку, и каким-то шестым чувством угадал на себе тяжелый взгляд. Он поднял голову, обнаруживая едва ли державшегося на стуле Талберта, без труда распознающего его взгляд как жадный. Не соображающий, что он делает, Талберт липким взглядом изучал мокрые от пота ключицы, выступающие лишь углом над вырезом майки Уэлша, и проводил по рукам, обнаженным предплечьям с закатанными до локтей рукавами. Это подсказало Гарри отличную идею, и он повел плечами, выбирая столик получше.
Поставив колено, он поддержал себя рукой и наконец выпрямился. Смешки среди солдат подсказали ему, что нечто подобного от него и ждали – сумасшедшего, на что можно будет списать с себя всю ответственность. О, Гарри совершенно не был против этого, ведь напряжение, по-настоящему ощутимое, давало ему свободы и сил, и черт возьми, если он не знает, что нужно каждому из этих отчаянных молодых парней. Он поднял руки к вороту рубашки, поднимая его острыми краями до края челюсти, выжидая, пока все взгляды действительно окажутся на нем. Он усмехнулся и сидящему за этим столом Спирсу, равнодушно смотревшему на него снизу вверх, и смущенному Липтону, прячащему свой взгляд. Он выбрал идеальный столик, сам того не подозревая. Достаточно одного движения – он выпрямился и прогнулся в спине, широко расставив ноги, запрокидывая голову и поднимая руки. Лениво и очень медленно он опустил их на мокрую шею, ладонями скользя по обеим сторонам к груди. Тишина нравилась ему так же, как и предсказанная реакция. Каждый хотел видеть нечто подобное, каждому нужно было по-настоящему отпустить себя, и он готов был подать пример. Ладонями он провел по влажной ткани майки, собирая ее складками, до пояса брюк и задержал руки на какое-то мгновение, прежде чем провести по паху. Чужое внимание и восхищение возбуждало его не меньше любых прикосновений, а потому он только ухмыльнулся, проводя по натянутой ткани летных штанов, не скрывающих ничего подобного. Если до того у наблюдающих за ним и были сомнения, то теперь они должны были отпасть.
В этом была своя красота. Под чужими взглядами для Уэлша не было и вовсе никаких границ, и он опустился на колени, расстегивая манжеты и стягивая рубашку с сильных плеч. Рассеянный свет играл ему только на руку, и он, воспользовавшись непониманием, припал грудью к столу, подтягиваясь к краю и к Спирсу, чей взгляд, казалось, ничуть не изменился. Он выглядел настолько непоколебимо, что Уэлш не смог удержаться – он, сознавая всю опасность желаемого, только еще сильнее захотел этого – и он прижался губами к губам Спирса, опуская ладонь на его пояс. Найти кобуру не составляло труда, и, проведя языком по его нижней губе только раз, он уже поднимался обратно на ноги, сжимая в руках пистолет. Покрутив его в руках, он приложил холодный металл к губам и провел языком по металлическому ободку дула, не понимая, почему количество выпитого не сказывается на координации. Он владел телом даже лучше обычного – одно лишь движение бедер по малого радиуса окружности позволило ему не только удостовериться в собственном контроле, но и в том, что внимание солдат полностью принадлежит ему, и черт возьми, если оно не наполненно тем же желанием. Он провел рукой по мокрым коротким кудрям, убирая их со лба, а затем обхватил губами дуло пистолета, проверив его предохранитель. Вскинув брови на едва слышное волнение, он двинулся чуть дальше, языком проводя по металлу. Движения становятся слишком откровенными, ровно как и синхронные движения бедер, он не скрывает то, что имитирует. Облизнув губы, он опустил руку с пистолетом на живот, проводя им вверх по коже, задирая майку и перехватывая ее руками, стаскивая через голову. Жетоны тихо звякнули, снова ложась на прежнее место и холодя кожу – они никогда не нагревались достаточно. Они были необходимым атрибутом солдата… и прекрасным способом продлить представление. Каждая бусина, оттенявшая его бледную кожу, каждая пластинка выглядела на нем так же вызывающе, как и пистолет в руках, который он засунул за пояс штанов.
Он пробегал кончиками пальцев по телу – по груди и ладонью накрывая соски, запрокидывая голову едва ли до конца, по напряженным мышцам живота к поясу. Его представление великолепно, но он вряд ли сможет довести дело до конца. Вжикнувшая в полной тишине молния показалась невероятно громким звуком, но снимать штаны он не стал, лишь оставил рассегнутыми. Если он хотел добиться этим вечером свободы каждого, ему нужен был помощник. Он мог бы получить каждого, если бы захотел, но только один удивленный и смущенный взгляд ему удалось перехватить. Взгляд дока Роу, прятавшегося в самом углу, прекрасный максимум, который Уэлш мог бы найти. Черноволосый и темноглазый доктор, скрытнее большинства здесь находящихся, с вызывающе бледными губами и нечитаемым выражением глубокого цвета глаз – он был священен для всей роты и потому подходил идеально. Гарри спрыгнул со столика, улыбаясь под одобрительный свист – многие поняли, зачем он спустился, а шум свидетельствовал о том, сколько догадок было произведено. Он ухмыльнулся еще шире, когда, проходя мимо минометчиков, он коснулся волос Мака, не поддавшегося на уловку, но вызвавшего невероятно яростную ревность у Маларки.
Но никто не интересовал его так сильно, как Док.
Роу был совершенно непроницаем. В нем не было желаний и потребностей, как у остальных, его нельзя было соотнести ни с кем во всей роте, и оттого вся рота хоть раз, да представляла его в самом непотребном виде – потому что это было невозможно и недосягаемо прекрасно.
Роу, казалось, не понял его намерений даже тогда, когда Уэлш остановился перед его столиком. Он выглядел достаточно притягательно, и сам знал об этом – он был растрепанным и взъерошенным, отчасти взмокшим и таким же возбужденным, а самодовольное выражение лица срабатывало всегда. Но Роу, остававшийся все таким же наблюдающим и почти равнодушным, выглядел гораздо привлекающе – в основном за счет тайны недосягаемости, которой хранил. Роу был идеальным для того, чтобы закончить представление.
Уэлш снова запрыгнул на стол, на этот раз оставшись сидеть на нем, лишь развернулся, поставив ботинки на скамейку по обе стороны от бедер Роу. Только тогда он заметил в темных глазах некоторое беспокойство, но оно запоздало. Гарри запустил руку в жесткие темные волосы, дожидаясь момента сопротивления, и тут же прижался к его губам, не так, как целовал Спирса, а так, как того требовал Роу – по-настоящему жадно и с долей восхищения. Он, сам не зная об этом, оставался мечтой всей роты, и Уэлшу это казалось большой загадкой. Пусть док не отвечал, Гарри наслаждался простым прикосновением губ к его губам, красневшим постепенно под прикосновением языка. Уэлш чуть развел бедра – собственное возбуждение давало о себе знать. Но к своему огромному удивлению, он едва не пропустил момент робкого ответа, незаметного почти движения навстречу его губам, и Гарри едва не застонал – это был именно тот ответ, который только мог подарить ему Роу: неуверенный, ласкающий и совершенно неумелый. Будь он впечатлительнее, он бы кончил только от этого, от склоненного к близости дока, от того, что он сумел открыть в Роу. Он бы вряд ли остановился, если бы поцелуй был настоящим, потому он ограничился только ласковым поглаживанием кончиком языка кромки его зуб и снова вернулся к губам, уверенный, что только этим можно устроить неплохое шоу.
Только это не было шоу больше. Когда Роу осторожно положил ладони на его бедра, так, как будто вообще не знал, куда их деть, у Уэлша не осталось никаких сомнений относительно того, чего он хочет. А хотел он только дока, иррационального в своей невинности среди всех этих грубых ребят, которые никогда бы не признались в том, что имеют к своим друзьям чувства более глубокие и грязные. Роу было не место среди всей этой компании, источника того желания и напряжения, которое заставило Гарри устроить это представление. Позади него кто-то точно так же забрался на стол, отвлекая внимание, и Уэлш был этому незнакомцу благодарен. Он увлекся невинными поцелуями, не понимая, что заставляет Роу закрывать глаза в одной лишь технике, но его это гипнотизировало. Он не мог отстраниться, как не мог позволить себе углубить поцелуй – битва между потребностью и желанием, рожденным неожиданной возможностью. Он все же отстранился, понимая, что сбившееся дыхание вызывает недостаток кислорода, и едва не рассмеялся над отчасти испуганным, отчасти непонимающим выражением лица Роу. Как мог он подумать, что Гарри смог бы остановиться просто так, он, кто неосознанно появляется в каждой грязной фантазии присутствующего здесь?
Он провел по щеке Роу, выдерживая его прямой взгляд. Пусть док ищет в этом смысл, для Уэлша это только очередная игра, пожалуй, с некоторой долей потребности сделать это, ведь он, в конце концов, принадлежал к роте Изи, а традиция роты была не только получать пулю в задницу, но и восхищаться совершенным медиком. Он поцелуем коснулся скулы Роу, другую щеку накрывая ладонью, и прижался носом к темным волосам, целуя каждый сантиметр на пути к виску. Он не был уверен, какой запах должен был соответсвовать Роу, да и все равно никогда не почувствовал его за таким количеством алкогольных паров и дыма, но то, как док склонил голову, подставляясь, накрыло его очередной волной желания. Он спрыгнул со стола, за запястья поднимая Роу, равного ему ростом, не понимающего, что Уэлш хочет от него. Он замер, когда Гарри прижался к нему на секунду всем телом, улучая быстрый поцелуй, на который Роу не успел даже ответить, а после заставил его сесть на стол, благо, тот был не очень высоким, а надавив на грудную клетку, еще и лечь. Сам он без труда оказался над доком, коленом опираясь о столешницу меж его бедер, а другим – у самого края стола. Ему было плевать на то, что все были заняты каким-то грязным шоу у дальних столиков, он не заметил бы, если бы все смотрелии на них.
- Юджин, - и Роу вздрогнул под ним, сводя бедра вместе и сжимая колено Уэлша. – Ты даже не представляешь, в каком виде предстаешь перед каждым из этих парней в их фантазиях, - и Роу нахмурился, не доверяя его словам. Он склонил голову, чтобы посмотреть на остальных, но Гарри перехватил его пальцами за подбородок, не давая перевести взгляда. – В самых грязных фантазиях, Юджин, и без костюма медсестры, уж поверь мне, - он провел языком по линии нижней челюсти. – Все в тебе заставляет их думать о самых непотребных вещах, - он провел кончиками пальцев по скулам, сбиваясь на горячий шепот. – Твои глаза лучше всего в экстазе, совсем черными, и бог знает кто готов и что для этого сделать, а заставить тебя покраснеть – невозможно, но притягательно – это разве что цель жизни, - и он уткнулся лбом в лоб дока, отлично понимая, что его слова удерживают внимание Роу. Он все еще медик, он все еще внимательно воспринимает информацию. И от этой покорности он еще более желанен. – Никто во всей роте не может представить тебя на коленях, - он расстегнул верхние пуговицы на кителе Роу, ничем не отличавшемся от его собственного. Под ним не было майки, и это было секретом, достойным свести с ума – он скользнул языком по открывшейся бледной коже между полами кителя, не расстегивая его до конца. – Потому твои губы имеют смелость представлять лишь в поцелуях, - Роу закусил губу, недоверчиво разглядывая его лицо. – Но отсосать тебе – это совершенно точно та услуга, на которую согласиться каждый, - и его ладонь накрыла пах Роу. Он стянул с плеч Роу китель, обнажая грудную клетку, сильные плечи и едва заметные шрамы на груди. Каждый он исследовал языком и губами – кажется, это единственный способ заставить Гарри замолчать – и только после этого он снова вернул ладонь к бедрам, сжимая сквозь ткань возбужденный член чуть сильнее, чем следовало бы. У него самого оставалось не так много терпения, и потому он зашептал еще быстрее, целуя ключицы. – У большинства отказывает воображение, стоит им только представить тебя рядом, - он притянул руку Роу к губам, языком касаясь центра ладони. Длинные пальцы неуверенно согнулись, прижимаясь к его губам и подбородку, и ему оставалось лишь отстраненно подумать, что восхищенный доком больше, чем Гарри, вряд ли успел закончить до того, как кончит сам. Док устало запрокинул голову – для него это был единственный способ отпустить себя и признать,что он далек от ангельского образа, и Уэлш был загипнотизирован его шеей. Он целовал кадык, каждую мышцу, проступавшую совсем не так, как у любого другого нормального человека. Роу сглотнул, и язык Уэлша последовал за дернувшимся кадыком, оставляя влажную полосу на шее. Он лихорадочно целовал грудную клетку, отстраненно слушая шум вокруг, чьи-то споры и оживленное внимание, и любой брошенный на них взгляд заставлял его самого гореть изнутри. Языком он обвел каждый из сосков, губами сжимая их и разжимая, спускался ниже, к линиям едва ли выступающего пресса, до пояса штанов. Только тогда он поймал ответ Роу – док выгнулся навстречу его поцелуям, выгнулся, прижимаясь животом к обнаженной груди и жетонам Уэлша, шептал что-то неразорчивое в рот Уэлша, целующего его слишком сильно. Его руки обхватили шею Гарри, и он провел ладонью по рельефу мышц плеча и предплечья, понимая, что у него нет времени на прочие ласки. Роу посмотрел на него из-под полуприкрытых век, бог знает почему ему не нужно было спрашивать, зачем Уэлш делает это, и взгляд его темных глаз остановился на губах Гарри – док обладал удивительной проницательностью.
Может быть, на них смотрели. Гарри нечего было скрывать – ни своего тела, которым он гордился, ни своего желания, потому что у него единственного хватило смелости потребовать у дока близости. Он счел бы это некоторым видом медицинской помощи. Он провел языком вдоль проступающих тазовых костей, стаскивая штаны ровно настолько, чтобы обнажить его возбужденный член. Он был бы рад продлить исследование, но его собственные бедра были давно напряжены, сдерживаемые от порывов прижаться к бедрам дока, потому он провел рукой лишь раз или два, от головки до основания, вслушиваясь в тихие гортанные стоны Роу, неожиданно прерывавшие слова, произнесенные низким срывающимся голосом на французском языке. Роу взмок, и теперь его кожа влажно блестела в отсветах ламп, очерчивая и без того совершенную фигуру. Гарри, проведя по его животу напоследок ладонью, обхватил губами головку, отчаянно вслушиваясь в тихое бормотание. Роу отзывался так, словно его не касались слишком много времени. Рисковал ли этот опыт стать первым? Уэлш обвел языком головку, сдвигая губы вперед, прижимая языком вены. Если это так, то он постарается, чтобы это запомнилось. Он обвел ствол ладонью вслед за губами, выпуская член изо рта полностью Облизнув губы, он пожалел, что не видел, разве что, выражения лица Дока, обычно флегматичного. Пальцы, вцепившиеся в его волосы, заставляли его вернуться к прерванному занятию. Ему хватило нескольких движений головой, прежде чем Роу, срываясь на шепот и закрывая лицо локтем, выгнулся в его руках последний раз.
Гарри застегивал его ремень, когда Роу перехватил его рукой за запястье. Он спрыгнул на пол, увлекая за собой Уэлша в коридор позади барной стойки, к дверям в нежилые сейчас комнаты. В полумраке коридора Роу притянул его к себе, прошептав на ухо с совершенно заметным акцентом:
- Я хочу знать обо всем, - и Уэлш усмехнулся, пряча лицо в изгибе его шеи , прижимая его своим телом к стене. Он поднялся поцелуями до середины шеи.
- Каждый мечтал бы трахнуть тебя, - и он прижался пахом к его сведенным бедрам, подтверждая слова собственным возбуждением. – Может быть, еще с Токкоа, - он локтем оперся о стену, другой рукой проводя по боку вверх к ребрам под тканью кителя. – Только чтобы увидеть тебя обнаженным и просящим о большем, потому что подчинить тебя невозможно, ровно как и заставить просить, - Роу следил за его взглядом, направленным на каждый покрасневший участок тела дока. – Только чтобы увидеть, как ты запрокидываешь голову, - и он оставил след от зубов под кадыком, в самом деле заставляя его запрокинуть голову. – Только чтобы увидеть, насколько потемнеют твои глаза, - он коленом развел бедра Роу, руками проводя от ягодиц к коленям, заставляя его поднять ноги и перенести весь свой вес между стеной и шеей Уэлша. – Только чтобы услышать, как ты сбиваешься на чужой язык, - он рывком расстегнул его штаны, стягивая до лодыжек, и проводя обратно по внутренней стороне голени и бедра, чтобы снова вернуть его ноги в недавнее положение. Стянуть его собственные штаны оказалось почти невозможным, тем более что его руки придерживали бедра Роу. Одной рукой он перехватил дока за талию, а другой расстегнул ширинку своих штанов, поднимая взгляд на Роу тогда, когда руки дока неожиданно помогли ему потянуть штаны вниз по бедрам. Теперь его член прижимался к животу Роу, изо всех сил держащегося за его шею.
И черт возьми, если он собирался возражать или не понимал, что происходит.
Он провел пальцами по губам Роу, теряясь в догадках, поощряет ли его взгляд или осуждает. Но стоило языку дока скользнуть по его пальцам, как любые догадки исчезли за ненадобностью. Достаточно выждав, он заменил пальцы собственными губами, на этот раз углубляя поцелуй безо всяких сомнений. Роу отвечал увереннее, занятый попытками понять технику поцелуя Гарри, и тот бесприпятственно коснулся пальцами входа. Роу усмехнулся, не отрываясь от поцелуя – не было большего преимущества, чем секс с медиком. Он расслабился, замедлив поцелуй и сбиваясь с найденного ритма, когда Гарри ввел один палец, не встретив никакого сопротивления, добавил второй. Он жалел, что ему не хватает рук, чтобы одновременно направлять Роу в поцелуе, сжимая его черные волосы, и совершенно забывал об этом тогда, когда подготовка не требовалось – каким-то образом док расслабился ровно настолько, что без сопротивления для проверки впустил и третий палец. Роу отстранился от него, тяжело дыша – он в самом деле чуть заметно покраснел, скулами, щеками и шеей. Уэлш поставил бы что угодно на то, что док закроет глаза еще перед тем, как он медленно войдет в него, но вместо этого Роу даже не думал отводить взляда. Он смотрел на Гарри все то время, что потребовалось, чтобы кое-как слюной увлажнить член и направить его, смотрел, чуть прищурившись, когда Уэлш направлял самого себя, и закрыл глаза только тогда, когда Гарри медленно вошел наполовину. Он переждал, пока Роу выдохнет и расслабиться снова в его руках – напряженные бедра под его ладонями дрожали. Он ждал какого угодно сигнала, но не встречного движения бедер, совпавшего с открывшимися глазами – и теперь Роу смотрел на него сверху вниз, макушкой касаясь стены, с полуоткрытыми покрасневшими губами. Осторожно войдя до конца, Гарри подался назад, надеясь, что он сможет угадать с первого раза – стоило ему поменять угол, как Роу издал стон, такой же низкий, как и его привычный тихий голос, такой же глубокий и завораживающий. В этом Гарри потерялся. Он двигался все быстрее и быстрее, до боли сжимая его бедра и надеясь, что этого будет достаточно – у него не было рук, чтобы коснуться вновь возбужденного члена Роу. Вместо этого он прижимался влажным от пота животом к животу Роу, прислушиваясь к ласкающему французскому языку, на котором он говорил что-то, одному ему известное. Он был открыт и напряжен, просил большего – ровно так, как звучала бы любая фантазия относительно его, но это был бы не Роу, если бы одного раза – да и скольких вообще – чтобы понять, почему она мысль о нем завораживает. Даже сейчас, вжимая его в стену, смягчая каждый толчок, входя в него, полностью возбужденного и лишенного какой-либо защиты неизвестности, он оставался желанным. Он оставался возбуждающим контрастом черного и белого, лишь с примесью красного там, где кровь соизволила прилить к коже, он все еще обладал невероятной силы голосом, рождавшим приглушенные стоны, и все еще не поддавался и не нуждался ни в ком больше, хотя прямо сейчас предпочел позицию снизу.
Уэлш не смог бы долго продержаться и без остального, каждое движение отдавалось все нарастающим напряженим, отдающим в спину, рождало дрожь ожидания, а любой скорости казалось мало. Он едва успел провести языком по груди Роу, отвлекаясь, когда услышал случайно и свое имя с французским акцентом, гортанное «р», которое подействовало на него лучше, чем бешеный ритм. Он кончил, не задумываясь о том, будет ли второй раз. Он осторожно вышел, давая себе передохнуть несколько мгновений, понимая, что удовлетворенное желание принесло ему больше удовольствия и полностью затмило алкогольную власть над телом. Отпустив дока, он снова усмехнулся, помогая ему поправлять одежду.
- С днем победы, - шепнул он на ухо Роу, возвращаясь в задымленный зал в поисках собственной майки.